Восточная дипломатия

21 сентября 1722 года русский резидент в Стамбуле Иван Неплюев был приглашён на аудиенцию к визирю и реис-эфенди (начальнику канцелярии великого визиря). Они предложили резиденту искать «сатисфакции» за погром купцов в Шемахе через турецкую «медиацию». Великий визирь Дамад Ибрагим-паша посетовал на воинственный дух российского императора: «Государь ваш сорок лет государствования своего всегда в войне препровождает и дабы де хотя малое время возымел покой на своём престоле». Высокие собеседники указали резиденту на «обиды», чинимые русскими турецким подданным, но в итоге объявили, что желают мира и отправляют к императору своего посланника для получения объяснений. За 40 червонных Неплюев узнал от придворного «друга» о состоявшемся 19 сентября совете, на котором было решено не посылать против русских войско крымского хана. Но резидент также сообщил в Коллегию иностранных дел о сделанных ему «секретно» предупреждениях: на занятие русскими Шемахи турки ещё посмотрят сквозь пальцы, но дальнейших «прогрессов» и попыток привести Грузию «под свою державу» не позволят ни в коем случае.

В октябре Неплюев передал: пятидесятитысячная турецкая армия должна вторгнуться в «персицкую Жоржию» (Восточную Грузию), поскольку тамошние жители «забунтовали» и делали набеги на «лязгов» (лезгин. - И.К.); таким образом, турки использовали тот же предлог для вторжения, что и Пётр I. Посольство от «лязгов», добавлял дипломат, уже явилось в Стамбул и «подавает себя» в турецкое подданство. Прибывший к Неплюеву переводчик по секрету рассказал: туркам известно, что царь писал «жоржианам», «дабы они поддалися под протекцию к нему», и визирь имеет в том «немалое подозрение».

1 декабря 1722 года в пограничную россискую крепость на Дону («новый транжамент») въехало турецкое посольство во главе с капычи-баши (дворцовым служащим, использовавшимся для выполнения ответственных поручений) Нишли Мехмед-агой и представителем великого визиря Осман-агой. В это же время другой турецкий посланник Мехмед-ага вёз крымскому хану соболью шубу, саблю и указ о признании его владетелем «над всеми догистанскими землями и князьями». Он же должен был доставить предводителю лезгин Хаджи Дауду грамоту о принятии его «в протекцию к Порте» и передать наказ: выбить русский гарнизон из Дербента и «приобщать оружием к своим владениям» другие персидские земли.

Нишли Мехмеда-агу доставили в Москву, и 5 февраля 1723 года начались переговоры. Посланник зачитал «письмо» визиря, где говорилось, что во время царского похода в Дагестан русские войска находились «близ мест, которые в подданстве у высочайшей Порты», вследствие чего её подданные, черкесы и кабардинцы, «в сумнении и страху обретались». Главная же претензия состояла в том, что во время похода в Дагестан «казак Иван называемой Хромой, имея под командою своею донских казаков и калмык подданных ваших, встретя подданных нашего славного империя купцов кефенских, карасуцких и теманских, нам принадлежащих, которые имея пятьдесят четыре воза своих товаров ценою на двести мешков¹ и болше, ехали для купечества в стороны кумуцкие за реку Кубань... нападши на них, пограбил все их товары и вещи и, кроме того, что там на бою многих людей до смерти побил, но и живых взятых без остатка всех порубил».

В Москве факт грабежа сразу признали - речь шла лишь о сумме компенсации. Проблема была в другом: турецкий посланник заявил, что русские уже получили «сатисфакцию» за погром в Шемахе, а теперь лезгины находятся «в подданстве высокой Порты» и потому Пётр I должен «от них руку отнять». Русская сторона возражала: о царском походе Стамбул был заранее предупреждён; русские войска не приближались к собственно турецким владениям и народам, «которые в подданстве турском», а «фалшивые реляции» сочиняют крымские татары, которые сами совершают набеги на соседей.

На следующей «конференции» опытные дипломаты князь Г.Ф. Долгоруков и П.А. Толстой предъявили посланнику претензии по поводу действий кубанского сераскира (командующего) Бахты-Гирея, возглавившего летом 1717 года поход кубанской орды, турецких, черкесских, азовских отрядов и казаков-некрасовцев на пограничные русские земли. Татары разорили окрестности Царицына, Пензы, Симбирска, Саратова и угнали в плен больше двадцати тысяч человек. Нишли Мехмед-ага от неприятной темы уклонился («о сём упоминать не надобно»), сославшись на отсутствие султанского указа. Кубанский «дели-султан» («бешеный», «шальной султан») Бахты-Гирей и без того был причиной головной боли Стамбула и Бахчисарая, поскольку действовал самовольно. В итоге стороны признали, что в приграничных ссорах ни казакам, ни татарам «во всём верить не надобно».

Далее российские представители вновь изложили свои аргументы: в подвластные Порте земли русские «никогда не хаживали»; «бунтовщики», против которых был предпринят поход, являются не турецкими, а персидскими подданными. Нишли Мехмед-ага попытался возразить, что горцы-«лязги» жили «сами собою», а теперь находятся у султана «в протекции по единоверию», но тут же получил встречный вопрос: а что если русские начнут принимать в подданство закавказских единоверцев? Ответом на привезённый Нишли Мехмедом-агой список «грабленых вещей» кафинцев был перечень русских людей, «побитых» и уведённых в татарский полон с 1715 года.

На третьей встрече российские уполномоченные заявили, что Иван Хромой арестован и по делу о грабеже купцов «розыск чинится». Но в главном вопросе ни одна из сторон на уступки не шла. Турецкому посланнику заявили: «лезги», обитающие «за горами», царя не интересуют, но от дагестанцев, живущих на побережье Каспийского моря, «руку отнять не возможно», поскольку тамошние «владельцы» (тарковский шамхал, кайтагский уцмий и «бунтовщик» утемишский султан) издавна находятся «под владением его императорского величества», а крымский хан посылал к шамхалу Адиль-Гирею письмо с предложением помощи против русских и «неприличными экспрессиями» в адрес России. Посланнику были предъявлены и ханский «лист», и письма жителей Дербента и Баку с «покорным благодарением» за защиту от «разбойников» и изъявлением «повиновения и покорности такому справедливому императору». Нишли Мехмед-ага вынужден был признать, что «хан оное не хорошо учинил», и прекратил споры - «капычи баша так оное оставил». В заключение «конференции» посланнику ещё раз напомнили, что император «никоим образом допустить не может, чтоб при Каспийском море иная какая новая (то есть помимо России и Ирана. - И.К.) держава была».

На переговорах царские министры не скупились на комплименты посланнику как «годному и умному человеку». Пётр I указал дать посольству «на отпуск» мехов («соболей добрых») на тысячу рублей, а 16 и 23 февраля 1723 года распорядился доставить в Коллегию иностранных дел две тысячи золотых для особой «секретной» дачи Нишли Мехмед-аге, о которой тот в своём отчёте деликатно умолчал. Посольству выдавали огромные «кормовые деньги» - 1 085 рублей на месяц.

Император не упустил возможности пообщаться с посланником 23 февраля на банкете у генерал-адмирала Ф.М. Апраксина. По словам турка, «приложив руку к груди, он (Пётр I - И.К.) продолжил: "Вечный мир я буду хранить, как свое сердце, и того же жду от милосердного султана. Почему он верит лживым, вероломным словам?" Царь вновь указал на карту: "Вот Черное море. Если другой владетель придёт, поселит здесь людей, будет ли ваш падишах доволен?" Мы все в гневе заявили: "Нет, никто не может посягать на это". Он улыбнулся и сказал: "Вот видите, и мы не желаем, чтобы кто-нибудь вторгся в эти места..."». На вопрос посланника о возможном союзе («Однако, почтеннейший царь, слышали ли вы своими ушами от падишаха вопрос о создании союза?») Пётр ответил: «Мы желаем этого в два раза сильнее, чем вы... Давайте будем верными друзьями, никого больше не слушайте. Передайте вашему падишаху наше намерение сотрудничать».

На этом миссия Нишли Мехмед-аги была завершена. Посланник и его свита отправились в обратный путь через Киев. 16 февраля 1723 года Пётр написал Неплюеву «пункты» - тезисы для достижения соглашения со Стамбулом. Император объявлял: Россия согласна «руку отнять от тех, которые не х Каспийскому морю владении имеют, и на то согласитца, что хотя оные и пот турецкою властию останутца, однакож бы войск своих туды не посылали; а напротив того, чтоб и турки от грузинцов також руку отняли, а мы також туды войска не пошлём». В случае отказа Неплюеву разрешалось предложить линию раздела прикаспийской территории, проходящую «шестью часами» езды от Каспийского моря; «а чтоб берег отдать, того учинить веема невозможно». Таким образом, Россия получала бы приморскую коммуникацию вдоль побережья Дагестана и прибрежную часть Ширвана (историческая область в Северном Азербайджане, бывшее государство ширваншахов; с 1538 года провинция Ирана. - И.К.) - Дербент, Мушкур, Низабад, Баку и Сальяны. Уступать эти земли Пётр не собирался ни на каких условиях; населявшие их мусульмане «турецкого закона» (сунниты) должны были либо перейти в российское подданство и состоять в нём на согласованных с Турцией условиях, либо переселиться.

Официальное письмо визиря, полученное Неплюевым 12 февраля, содержало решение султанского совета («дивана»): если царь вновь начнёт военную кампанию на Каспии - быть войне. Пётр I войны с Турцией не желал, но и поступиться завоёванными провинциями, на которые возлагал столько надежд, не мог. На границе «между Азова и Транжамента» российские «комиссары» полковник Иван Тевяшов и асессор Коллегии иностранных дел Михаил Ларионов несколько раз съезжались с турецкими чиновниками для урегулирования последствий грабежа казаками Краснощёкова турецких купцов. Арестованный атаман признал грех, но настаивал, что его донцы поживились не на заявленные турками 100 тысяч левков (66 666 рублей), а всего-то на 10 или 15 тысяч рублей; взятое уже давно разделено и потрачено, а потому взыскать с казаков нечего. 10 февраля царь указал Сенату выплатить туркам подтверждённые атаманом 15 тысяч рублей в счёт будущего казацкого жалованья. (В 1726 году императрица Екатерина I простила Краснощёкова и другого арестованного за грабежи атамана Данилу Ефремова и послала обоих обратно в Дагестан. Позднее «Хромой Иван» ещё дважды - в 1727-1728 и 1733-1734 годах - водил донцов на Кавказ и заслужил известность и у своих, и у горцев.)

Взятие Дербента (12 августа 1722 г.).
Барельеф. 1720-е гг. Работа Б.К. Растрелли и А.К. Нартова.
Красная листовая медь, чеканка. (Государственный Эрмитаж)

Весной 1723 года оборонительные мероприятия проводились вдоль всей южной границы от Волги до Днепра. 7 апреля Пётр назначил командующим на Украине одного из лучших российских полководцев - генерал-аншефа князя М.М. Голицына; ему были подчинены украинские казацкие полки, Войско Донское, воронежский губернатор, белгородский и севский воеводы. Для обороны от возможного турецкого «предвосприятия» император распорядился организовать шесть полков ландмилиции (пограничных военных формирований из местного населения); сделать сигнальные маяки, шанцы и полевые редуты; строить суда в Воронеже и Брянске для воссоздания Донской и создания Днепровской речных флотилий.

Но вопрос о войне и мире решался в Стамбуле. Визирь Ибрагим-паша, положивший много сил на упорядочение финансов и сокращение расходов Порты, не хотел войны с северным соседом. С ним был солидарен французский посол в Турции Жан Луи д'Юссон маркиз де Бонак, к посредничеству которого прибегнул Петербург. Мир с Россией в то время соответствовал французским интересам: Париж имел возможность с помощью турок угрожать Вене - своей главной сопернице в Европе; к тому же в Петербурге велись переговоры о заключении союза с Францией и браке дочери царя Елизаветы с сыном герцога Орлеанского, регента при юном короле Людовике XV. Русский резидент тоже не терял времени и одаривал турецких чиновников, предоставлявших ему копии важных документов. За ноябрь-декабрь 1722 года Неплюев раскошелился на 7 754 левка (половина этой суммы пошла на подарки реису-эфенди), а с 9 января по 14 февраля 1723 года - ещё на 2 569 рублей и 7 431 левок. Денег, присылаемых из Петербурга, не хватало, и резидент брал взаймы у голландских дипломатов и константинопольских греков.

Но соглашение давалось непросто. Едва в Стамбуле согласились на переговоры при французской «медиации», как ситуация обострилась: в июне 1723 года турецкие войска вторглись в «персидскую» Грузию и взяли Тифлис, а русские вошли в Баку. Вслед за тем в итальянских газетах был опубликован присланный из Вены текст русско-иранского договора - раньше, чем сам Неплюев получил его из Петербурга. Разгневанные турки стали угрожать войной; визирь даже пообещал русскому резиденту «почётное» место в обозе отправлявшейся в поход турецкой армии.

Пока Неплюев уговаривал визиря в Стамбуле, посол шаха Тахмаспа, доставленный в августе 1723 года в Петербург, оказался намного сговорчивее. Измаил-бек официально попросил представителей России «о помощи и обороне от неприятеля» и объявил: если царь «пожелает себе какие места» в Иране, то «что угодно его величеству будет, то б он, посол, всё делал и поступал во всём по воле его величества, и для того он, посол, от шаха уполномочен и может всё делать». В подтверждение своих широких полномочий посол предъявил данный ему шахом наказ: «Что по твоему разсуждению достойно изображено будет, того тебе и чинить». Царь повелел требовать уступки «Мизандрона и Астрабата и протчих» владений, где уже находились русские войска, а также Шемахи - «если сами у турок не возьмут, то б оную нам уступили». «Много просят, - пытался было возражать Измаил-бек, - негде б было шаху и жить». Но тут ему сообщили, что назначенные в помощь шаху войска уже находятся в Иране и стоят «великих иждивений». Посол попросил хотя бы вернуть афганский Кандагар и выразил опасение: как бы не случилось, что провинции иранцы отдадут, а помощи не получат. Его заверили: будет заключён формальный договор; за русским правительством «не водитца... чтоб б того не содержать», после чего главный вопрос был принципиально решён.

Последующие встречи были посвящены обсуждению представленного российской стороной проекта договора и размера содержания русского корпуса в Иране. 2 октября Измаил-бек «своею рукой» написал для канцлера Г.И. Головкина «реестр доходам тех провинцей и городов, которые уступлены быть имеют его императорскому величеству», переведённый переводчиком Маметом Тевкелёвым. Согласно этому документу общий доход казны с Ширвана, Гиляна, Мазандерана и Астрабада оценивался в огромную сумму - 2 миллиона 250 тысяч рублей, равнявшуюся почти трети российского бюджета.

12 сентября 1723 года Измаил-бек подписал договор, состоявший из пяти статей. В преамбуле повторялась изложенная в распространённом перед походом манифесте версия о начавшихся в Иране «великих замешаниях», во время которых мятежники «учинили убийство» и разграбили имущество российских подданных. Не желая допустить бунтовщиков «до дальнего расширения и приближения к российским границам» и «Персидского государства последней погибели», русский император предпринял поход и «некоторые города и места, на берегах Каспийского моря лежащие, которые от тех бунтовщиков в крайнее утеснение приведены были, от них оружием своим освободил и для обороны верных его шахова величества подданных войсками своими засел». После низложения шаха его законный наследник Тахмасп прислал в Россию «своего великого полномочного посла из ближних и верных слуг» с прошением о помощи. «Почтенный и пречестнейший» Измаил-бек заключил с российским императором «ненарушимый трактат», в котором последний обещал Тахмаспу «добрую и постоянную свою дружбу», обязался отправить против бунтовщиков «потребное число войск конницы и пехоты» и восстановить союзника «на персидском престоле».

За эту помощь, говорилось в договоре, «его шахово величество уступает его императорскому величеству всероссийскому в вечное владение города Дербент, Баку со всеми к ним принадлежащими и по Каспийскому морю лежащими землями и местами, такожде и провинции Гилян, Мазондран и Астрабат; и имеют оные от сего времени вечно в стороне его императорского величества остаться». Эти земли отходили к России «в награду... дабы оными содержать войско», направленное для оказания помощи шаху. Территория приморского Дагестана к северу от Дербента в договоре вообще не упоминалась - видимо, к тому времени Пётр и его министры уже считали её жителей во главе с принявшими присягу владетелями не персидскими, а своими подданными. В заключительных статьях между государствами провозглашались «вечно добрая дружба» и союз против «неприятелей», а их подданным разрешалось свободно «купечество своё отправлять».

По-видимому, действия «почтенного и пречестнейшего» посла были вызваны и тяжёлым положением Ирана с бессильным шахом, не имевшим международного признания, и убеждённостью самого дипломата в необходимости помощи со стороны северного соседа, пусть и на нелёгких условиях. К тому же Измаил-бек, похоже, был искренне восхищён простым в общении, сильным и энергичным российским государем, размахом его начинаний и мощью его армии и флота. Он, в отличие от других восточных вельмож, сумел оценить военное могущество России и проявил интерес к её техническим и культурным новациям.

Камер-юнкер герцога Голштинского Фридрих Берхгольц отмечал, что персидский дипломат - «человек необыкновенно любознательный и ничего достопримечательного не оставляет здесь без внимания, за что император его очень любит». Пётр, в свою очередь, оказал гостю тёплый приём в своём любимом «парадизе». Иранца постоянно приглашали на «гуляния» и торжества. 3 сентября на ассамблее у Меншикова Пётр получил долгожданное известие о взятии Баку, «...радость его была тем более велика, что, по его собственному уверению, он ничего больше и не желал приобрести от Персии. Её величество в честь этого события поднесла ему стакан вина, и тут только началась настоящая попойка. В 10 часов (по уверению самого князя Меншикова) было выпито уже более тысячи бутылок вина, так что в саду даже и из караульных солдат почти ни один не остался трезвым», - описал это торжество Берхгольц.

Сразу после подписания договора император повёз гостя в Адмиралтейство и сам показывал строящиеся суда и флотские «припасы». На следующий день экскурсия продолжилась на другой, «ординарной» верфи, а Пётр приказал одарить посла отрезом золотой парчи на кафтан стоимостью 100 рублей, «сороком соболей» за 300 рублей, десятью аршинами лучшего сукна, пятифунтовым серебряным кубком и полутора тысячами золотых червонных; к ним царь распорядился прибавить ещё пять тысяч рублей, а людям посла выдать 500 рублей и мехов на 200 рублей, а также отпускать им «корм с прибавкою».

14 сентября на отпускной аудиенции Измаил-бек получил грамоту для шаха и «с великими слезами лобызал ноги императорского величества»; в честь почётного гостя палили пушки Петропавловской крепости. Через два дня посол дал ответную «ассамблею». Он знакомил гостей с блюдами персидской кухни и во «всё время обеда прислуживал и постоянно стоял за стулом императора. Пить вино персиянам хотя и запрещено, однако ж он брал его и сам начинал провозглашать все тосты. Незадолго перед тем, когда ему у великого канцлера в первый раз поднесли вина, он сказал, что по закону своему не может пить его, но что из благоговения перед императором забывает этот закон и выпьет за здоровье его императорского величества, что и сделал».

Затем последовал визит на яхте в Петергоф с последующим двухдневным обозрением «фанталов», дворцов и парков. Ещё целая неделя была посвящена Кронштадту и флоту - демонстрации действий галер и «морского боя» двух ботов. Боевые «потехи» сменялись пиршествами, «гулянием» под артиллерийские залпы на борту 88-пушечного линейного корабля «Северный Орёл». В Ораниенбауме гость оказался уже «зело шумен» и отбыть на предоставленную ему яхту не смог. 27 сентября он вернулся в Петербург, где присутствовал на празднестве в честь годовщины битвы при Лесной и при спуске шнявы «Фаворитка» в Адмиралтействе. Измаил-бек мог наблюдать, как император лично ставил мачту нового корабля, после чего на шняве началось пиршество, которое продолжилось в Летнем дворце с участием придворных дам и синодальных архиереев. И те и другие в итоге сделались сильно «шумны» - гвардия в этот день беспощадно потчевала всех гостей простым солдатским вином. Измаил-бек не дрогнул перед суровым испытанием: «Великий адмирал, сидевший рядом с персидским послом, не хотел допустить, чтоб и его заставили пить простое, и майоры гвардии уже дали было убедить себя, но тот никак не соглашался на такое исключение и убедительно просил, чтоб ему дали водку. Получив её, он встал и сказал во всеуслышание, что из уважения и любви к императору готов пить всё, что только можно пить; потом, пожелав ещё его величеству всевозможного счастья и благополучия, осушил чашу».

Такая приверженность к европеизации явно была симпатична царю, и он не стремился быстрее отпустить гостя. 29 сентября в Коллегии иностранных дел Измаил-бек получил подарки: восемь тысяч рублей червонными, девять аршин парчи, два портища сукна и деньги на дорогу; кубок и соболя дожидались его в Москве. На прощание Пётр повёл его в свою токарню в Зимнем дворце, подарил ему собственноручно сделанную табакерку из слоновой кости и «две трубки зрительные», и Измаил-бек вновь «с великими слезами целовал его величества ноги».

Взятие Дербента (12 августа 1722 г.).
Барельеф. 1720-е гг. Работа Б.К. Растрелли и А.К. Нартова.
Красная листовая медь, чеканка. (Государственный Эрмитаж)

8 октября он наконец покинул гостеприимный Петербург, куда в это время уже прибыл шахский подарок - доставленный из Астрахани слон. Вслед за ним поскакали на юг с надлежащими полномочиями и ценными мехами на три тысячи рублей Семён Аврамов, получивший в награду чин секретаря (из «подлых мужиков» шагнул сразу в X класс Табели о рангах!) и унтер-лейтенант флота Борис Мещерский - добиваться ратификации договора молодым шахом Тахмаспом.

Левашову император повелел «власть и правление визирское взять на себя... визирю объявить, что ему и его служителям уже делать нечего, того ради чтоб он ехал куда похочет и с добрым манером его отправишь; буде же скажет, что он не смеет ехать без указу шахова, то его силою не высылать, только б ни во что не вступался, и ничего не делал; также и квартиру свою визирскую уступил вам, а ежели что станет противное делать, тогда его выслать». В том же указе царь требовал немедленно отправить посольство к шаху для ратификации договора и наладить сбор налогов, а также наметил программу освоения природных ресурсов Гиляна, «где что родится», в том числе селитры, меди и свинца.

В отношении других уступленных, но ещё не занятых русскими войсками территорий Пётр был более осторожен - распорядился «к весне тебе обстоятельно к нам отписать, какие места и провинции своими людьми содержать и управлять можешь». Другим предназначенным для публичного оглашения указом бригадир назначался «верховным нашим управителем в Гиляне и над всеми по обеим сторонам лежащими провинциями, кроме Дербента, Баки и Астрабада» с теми же полномочиями, «как прежние от шахова величества тамо бывшие управители управляли и чинили».

Оттоманская Порта объявила договор недействительным, поскольку-де «принц» Тахмасп не имел никаких полномочий заключать его при живом отце Султан Хусейне. На совете, собравшемся 4 января 1724 года в султанском дворце, Дамад Ибрагим-паша поставил вопрос: «Что будем делать, примем предложение царя (об остановке наступления в Закавказье. — И.К.) и прекратим иранский поход либо сочтем данное предложение нарушением договора и начнем подготовку к походу на Россию?» Пока присутствующие колебались, великий визирь покинул заседание вместе с шейх-уль-исламом. В дело вступил французский посол: подал совету письмо, в котором убеждал советников султана, что так как ни Россия, ни Османская империя не намерены нарушать договор о мире, переговоры должны быть продолжены, хотя военные приготовления стоит продолжать - они послужат дополнительным аргументом в споре с русскими.

Явившийся на заседание султан Ахмед III склонялся к войне. Диван уже готов был объявить её, но по предложению великого визиря и главного драгомана (переводчика) Порты всё же решил продолжить переговоры; присутствующие согласились с мнением французского посла и предоставили Неплюеву время, чтобы он связался с Петербургом для выработки новых предложений. Великий визирь рассчитывал получить часть бывших иранских владений без войны - она стоила бы дорого, а успех не был предрешён.

К тому же осенью 1723 года войска эрзерумского паши вели неудачные бои под Гянджой с отрядами местных жителей, армянских ополченцев и грузин под командованием кахетинского царя Константина II. «И мы имели с ними жестокий бой осемнадцать дней, и многих из них погибли великих пашей...» - писали гянджинцы бакинскому коменданту князю И.Ф. Барятинскому, прося прислать войска «на оборону провинции Генджинской».

Не удалось туркам и поднять против русских Дагестан. Хаджи Дауд не смог выполнить поставленную перед ним задачу - «выгнать российский гарнизон из Дербента и всяких тамошних краев». Султанский указ о передаче под его власть Ширвана имел обратный результат - местные владетели не признали выскочку-правителя и на встрече в урочище Худат договорились: «...быть Шемахе и Баке городу за шамхалом, да Мюскер, Шабран за Даудом, де Кубе и Калхан за усмеем, а городу Дербени за майсумом».

Неустанно трудились дипломаты. Неплюев заявлял туркам, что договор с Тахмаспом не противоречит интересам Османской империи; более того, царь мог бы убедить шаха уступить Порте часть территории. То же делал и де Бонак - терпеливо разъяснял, что статьи договора не содержат упоминания о провинциях, в которые вошли турецкие войска. 17 февраля 1724 года на очередной «конференции» с Неплюевым и де Бонаком Дамад Ибрагим-паша объяснил, что шейх-уль-ислам издал фетву о войне против Персии, в которой говорилось, что после низложения шаха его владения стали территорией без государя и османская армия двинулась «ради учинения прогрессов в оном государстве». Остановить её по требованию царя невозможно, «однако же империя Оттоманская за то не имеет разорвать мира, разве сей государь (Пётр I. - И.К.) сам объявит войну». Это означало, что Турция желает продолжать свои «прогрессы», но нападающей стороной быть не хочет. Когда же Дамад Ибрагим-паша предложил всё-таки заключить договор, де Бонак и Неплюев поняли, что войны не будет...

Две империи достигли компромисса, но его ценой стало крушение мечты о закавказском царстве Вахтанга VI. «Ориентальной Иверии король» по возвращении из похода вынужден был отвечать на предложение о «протекции» со стороны турок и отбиваться от нападения соперника и пока ещё верного вассала шаха - «кахетинского хана» Константина II (после перехода в ислам - Мехмед Кули-хана). Осенью и зимой 1722 года Вахтанг ждал Петра, «яко входа Христова в Иерусалим», и безуспешно просил двинуть войска к Шемахе или прислать ему «порядочный отряд конницы». Пользуясь временным затишьем на дипломатическом фронте, Пётр сделал попытку помочь союзнику - 17 апреля отдал приказ Матюшкину отправить две тысячи драгунов в Грузию; этого было достаточно для борьбы Вахтанга с его противниками, но не с турками. Но было уже поздно. «Царь картлинцов» прислал очередное послание, в котором признал: «Мы велели сказать султану, что мы покоряемся ему». Однако это не помогло - в мае 1723 года Вахтанг VI был разбит Константином и его союзниками-лезгинами и навсегда покинул Тбилиси - ушёл в Имеретию и далее в Цхинвал, Оттуда Вахтанг прислал письмо с последней просьбой к царю: «учинить вспоможение или к себе взять».

КОММЕНТАРИИ

¹ Мешок, кошелёк («кесе») - 500 курушей. Серебряный «аслани куруш» выпускался в Турции по образцу голландского левендаальдера («львиного талера» с изображённым на реверсе львом, стоящим на задних лапах), который по-русски назывался левок. В описываемое время три левка примерно равнялись двум рублям.