Проклятые дети

В народе упорно развито убеждение, что есть особенные существа, живущие невидимо на земле, иногда, впрочем, показываются или могут превращаться в какое-либо животное, а также причинять людям вред. Это дети – проклятые родителями.

В самом деле, уже не говоря о том, что суеверный страх может развивать всякого рода уродливую фантазию, так как у страха глаза велики, но оно расходится с понятием, что суд и проклятие принадлежат Богу.

Между тем в действительности у родителей грубых, не имеющих никакого понятия о воспитании, часто срываются с языка слова: «Чтоб тебя черт побрал! Будь ты проклят!» или подобную этому брань, и кому же это произносится? Дитяти, который, резвясь, поупрямился или просто мешает родителям в их занятии. Если и простой брани не должно произносить ребенку, а делать внушение с ласкою, то проклятие уже, конечно, совсем непозволительно уже по одному христианскому чувству.

В народе существует поверье, что проклятые дети пропадают, а особенно те из них, которые были рождены и не крещены или и ходящие без креста. Дети, как говорит поверье, уносятся стариками, и куда – непонятно. Говорят, что этот старик их поит и кормит, отпускает гулять, словом, заботится как нежный отец. Но кто этот таинственный старик, где воспитывает детей – неизвестно. Говорят, что он кормит всеми теми яствами, которые хранятся у христиан без молитвы, и берет, будучи невидимым; точно так же поступает с бельем и платьем, в которое одевает детей.

Легендам подобного рода можно придать давность от времен язычества. Весьма немудрено думать, что древние жрецы, скрываясь от христиан в лесах, брали заблудившихся в лесу детей под свое покровительство и воспитывали в духе язычества, чтобы поддержать молодыми свежими силами угасающее языческое верование.

Вот рассказ одной женщины¹, который передаем, хотя за достоверность его ручаться и не можем, а только можем судить из этого, насколько у нас в России жива вера в чудесное, и вера в оборотней и кикимор, и как эти убеждения крепко укрепились в народе:

«Я была маленькою, – рассказывала она, – лет пяти или шести, когда к моей тетке в нашем же доме поздно вечером, когда дяди дома не было, постучался какой-то прохожий; тетка уже завернула ноги на полати и хотела ложиться спать; я, услыша в волоковое окно стук и считая, что это приехал дядя, поспешила к окну и отворила.

– Дай испить, кормилица.

– Поди дале, там подадут, – сказала тетка моя в ответ на просьбу и приказала затворить окно.

– Ну, попомни же это, голубушка, – пригрозил прохожий и пошел далее.

Тетке моей было не жалко дать испить, – продолжала рассказчица, оправдывая поступок родственницы, – да она боялась, потому что дорога-то наша была столбовая, так и частенько-таки на ней пошаливали в старину- то. А оставалась-то она одна с детьми, даже о ту пору и работники-то в поле заночевали. Дело-то было страдное. Мало думая об угрозе прохожего, тетка, уработавшись досыта, скоро заснула.

На утро другого дня воротился и дядя. Тетка отворила ворота, и он въехал в них, не слезая с телеги. Но вот что было вдомек при этом: с ним вместе въехала во двор змея, пестрая, красивая, которая в это время висела на ступице, и тут же пропала, как скоро телега переехала через отваленную подворотню.

Тетка ахнула, дядя испугался и, схватив кнут, стал бросаться из угла в угол, чтобы ее захлестануть; тетка же смотрела во все стороны, но змея словно сквозь землю провалилась. Так и не нашли змею.

С этой-то поры стали замечать в доме что-то странное, – говорила старуха, – как будто что-то невидимое, но живое между нами жило и делало во всем помеху. То горшки, которым нужно стоять в печи, найдут под печкою, то какая-нибудь посуда вывалится из рук, то вещь какая очутится где-нибудь в таком месте, где ей быть не следует, например, лапоть в горшке со щами. Словом, было каждый день по стольку проказ, что и не выговоришь; между тем подозревать было некого. Стали с соседями об этом деле думать да гадать, да и дома матушка с батюшкой советоваться, – говорит Купцова. – Подумали и решили позвать колдуна из одной деревни верст за пятнадцать, чтобы он дело разрешил, да из головы долой. Ведь и то: на всех думно, а кто виноват – не знаем. Колдун приехал; а уж пред этим накрыли на стол, поставили на стол самовар, приготовили чай, графин настойки; дом у тетки был зажиточный.

Колдун был старик высокий, дородный, одет в синем халате, в поярковой шляпе; огляделся и сел в передний угол. Дядя и тетка принялись угощать гостя и просить помочь горю, о котором ему ранее обо всем было рассказано.

– Ничево, ничево!.. это дело плевое, нам и не такие дела приходилось обламывать, – говорит колдун, а сам так и погоняет рюмка за рюмкой в свою утробу.

Посидел с полчаса, а может быть, и более, все ничего… только вдруг смотрят, а на потолке висит пара лаптей и мотаются.

– А! пошучивает… Погоди, погоди!.. Вот я тебя!.. – и пропустил еще рюмку для храбрости. Потом взглянул на свою шляпу, а она вся изрезана, так что на голову надеть нельзя. Колдун вспылил и начал шептать какие-то наговоры.

Не тут-то было. Правда, лапти с потолка упали на пол, зато у колдуна оказались сапоги и шаровары на ремешки изрезанными.

Колдун схватил упавшие с потолка лапти, выбежал в сени; там надел их и опрометью припустился скорым шагом по улице.

– Что же, кормилец? Помоги!

– Нет, тут посильнее меня, я не в силах… хвастать нечего… – и с этими словами ушел.

Погоревали дядя с теткой и решились завтра отправиться к священнику просить его, чтобы он отслужил в доме молебен. Как сказано, так и сделано.

С утра прибрали избу, накрыли стол скатертью, приготовили, что нужно, и отправились к священнику, которому и рассказали все дело. Священник давно уже слышал об этом и тем с большею охотою пожелал исполнить желаемое, что был хорош с семейством моего дяди.

Лишь только пришли в избу священник и причт в сопровождении дяди и тетки, как увидели, что на печи стоят образа, вынутые из божницы переднего угла, и пред ними расставлены горящие восковые свечи.

– Вот тебе и раз! – вскричала тетка, всплестнув руками.

– Ну что же, – заметил священник, – на всяком месте Владычество Его, – и начал молебен.

Прошло несколько времени после этого, и все стало как будто тише.

Однажды летом мы, ребятенки, бегали по лугу за деревней, как вдруг увидели между нами девочку, которая с месяц, не более, умерла. Мы, маленькие, что понимали, она с нами гуляла, играла, и мы ее кликали по-прежнему Сашей.

Только я и некоторые из нас, воротясь домой, рассказали домашним, что видели покойную Сашу; а дома большаки и говорят:

– Сашутка месяц, как в могилке, как же она к вам играть придет?

А мы – свое. Вот кто-то из баб и научил нас спросить у девчонки, откуда та взялась, когда ее схоронили.

Так и было: на другой день опять увидали эту загадочную Сашу. Она опять стала играть с нами. Мы в огарыши, и она в огарыши, мы венки плесть, и она…

– Саша! да ведь ты умерла!.. Неужто ты опять из земли вышла? – спрашиваем мы.

– Нет! Я не умирала… Я Саша, да не та.

– Какая же ты?

– Я та Саша, что живу у Груниной тетки.

Я, как ни была глупа, – говорила рассказчица, – но взяла в голову: какая такая Саша? У меня такой сестры нет, да и у них – тоже. Теткины дети тоже сказали:

– Ну, что ты врешь, у нас тебя нет, где ты у нас живешь?

– А я под лавкой, а то на печи.

– Ну, нет, мы не знаем.

Расспросы с новой игрой прекратились; только игра кончилась, Саша невесть куда пропала… Теткины дети по приходе в избу даже стали искать девчонку и, разумеется, не нашли.

– Саша! Да где же ты? – крикнул кто-то из ребятишек.

– Я здесь! – раздался тоненький голосок где-то в избе, и затем все кончилось.

Все было пересказано ребятишками дяде и тетке, и они начали серьезно подумывать об этом странном событии; а между тем тихонько ребятишкам наказали хорошенько порасспросить странную девчонку, как только случится ее видеть.

Из расспросов детей родные мои получили такие сведения:

– Я та самая Саша, – сказала девчонка, – которая постоянно озорничает, я проклятая матерью, меня унес дедушка и вот сюда к вам послал за то, что прохожему хозяйка не дала воды испить; а как попала я к вам, вы меня видели, о ту пору я змеей обернулась. А озорничаю я потому, что вы мне ни есть, ни пить не даете; давайте мне помягче спать, ставьте мне под лавку поесть, а то вот я и обносилась… – Девочка своим сверстницам показала кой-где прорехи на белье, и тетка, узнав об этом, стала ставить под лавку пищу и детское чистое белье класть. Но замечательно, что никто из больших ее не мог видеть; как только кто хотел ее подкараулить, вороватый оборотень тотчас превращался в клуб пыли, в клочок сена, уносился в сторону и пропадал.

Несколько раз подучали детей обманом выстричь на темени крестом волосы², но <не удалось> ни креста надеть, ни на голове подстричь.

Однажды на вопрос детей «Когда она уйдет?» – та отвечала:

– Я уйду спустя три года после пожара.

– А разве будет пожар?

– Да.

– Ты зажжешь?

– Нет, такое полено попадется, – отвечал оборотень.

Пожар действительно был, как рассказывала Купцова. Много сгорело всякого добра у тетки; только благодаря родственникам наши успели скоро построиться. Однажды, кажется о летнем Николе, тетка после обедни на пути к дому зашла в кабак, купила полштофа водки да кой-какой закуски и пришла к моей матери, к своей родной сестре, значит.

– Пойдем-ка, сестрица, ко мне, – сказала тетка, – я и самоварчик поставлю, встретим по-радушному праздник.

– Э, полно, Горюша! Уж и так на тебя Божье попущение, чай, лет семь… Измаялась ты, – говорит моя матушка.

– Бог попустил за грехи, да ведь Он и милостив, сестрица.

Мать собралась, и пошли обе в новый теткин дом. Что же там: ребята ейные на крыльце возятся да балуются, дома никого ничуть, а на столе, как в избу вошли, на чистой скатерти готов самовар, полштофа вишневки, закуска теплая, по-деревенски, а кто все это уладил – никто не знает. Дядя в это время был в Москве.

Старухи только ахнули и после не узнали, кто такое чудо сделал для новоселья. С этой поры кончились проказы оборотня – видно, что она, оставляя навсегда приют наш, от своего усердия сделала угощение.

Лет десять маялись, говорила рассказчица, кажись бы, и дела все те же, и все шло своим чередом, а вот пока эта кикимора в доме жила, так и деньги-то были как-то не споры. Наконец, все пошло после этого как следует».

КОММЕНТАРИИ

¹ Бывшей крестьянки князя Х. из одного подмосковного села, старушки около 70 лет, Аграфены Купцовой, и поднесь еще здравствующей (Прим. составителя источника).

² В народе есть поверье, что если такого рода оборотню или кикиморе выстричь крестообразно волосы на темени, то он делается настоящим человеком, лишившись силы превращения, и тогда его можно окрестить.